Выстрел по солнцу. Часть первая - Александр Тихорецкий

Они стояли друг напротив друга, мрачные, решительные, натянутые, как струны.

Журов неуклюже протиснулся между ними. Для этого ему пришлось наклониться, отодвигая кресло, и Ленский поразился его худой, совсем детской шее.

– Что ж, и у нас бывали промахи, – испуганно оглядываясь на друзей, произнес математик, – но разве мы делаем что-то для себя?

– Лиха беда – начало! – иронично ответил Ленский, словно не замечая, ни угрозы одного, ни испуга другого.

Он в кресло, и Журов заговорил, быстро, выстреливая слова скороговоркой, заметно нервничая.

– Женя, я считаю, что мы не имеем права останавливаться на полпути. Особенно сейчас, когда вплотную приблизились к разгадке. Ты говорил об ответственности. Разве ты не понимаешь, насколько теперь ответственен перед человечеством? Теперь ты просто должен, просто обязан оставить людям результаты своего эксперимента, каковыми бы они не были. А за себя скажу так: я, как ученый, не могу так просто выбросить на помойку четверть века своих изысканий. Черт побери, мне интересно узнать, что там дальше, и я узнаю, чего бы мне это не стоило!

Ленский смотрел на него и сквозь пелену слов снова видел свинцовое небо, темные, мутные волны, смерчи урагана. Пронзительная боль отчаяния холодом пронеслась по сердцу. Мысли спутались, сплелись в голове клубком из тысяч змеиных тел.

От нахлынувшей слабости он едва смог ответить.

– Вот я как раз и чувствую ответственность, – словно издалека, он слышал собственный голос, надтреснутый, усталый, бесцветный. – Может быть, только я один здесь и чувствую ее. И знаешь, почему? Да потому, что мне, а не тебе пришлось быть там, в урагане. Мне, а не тебе явился призрак. Что, если всему человечеству придется переживать то же самое? Пойми, у нас в руках чудовищной силы оружие, несопоставимое ни с одним из тех, которые имеет человечество в своем арсенале. Перед нами сейчас – тот же самый выбор, который стоял когда-то перед отцами атомной бомбы, но, только в отличие от них, у нас нет иллюзий относительно того, что будет дальше. Не должно быть, во всяком случае.

Я прошу тебя, забудь, хоть, на время свои формулы. Взгляни на ситуацию моими глазами. Или ты рассчитываешь отсидеться в каком-нибудь бункере? Тогда я хочу предупредить – против этого не существует защиты, ты не сможешь спастись от самого себя…

Он закончил говорить в гробовой тишине. Слышно было, как где-то вдалеке, за глянцевой чернотой окна сигналят машины.

– М-да, – явственно проговорил Силич.

– Хорошо! – Журов выбросил вперед руку в жесте уверенности. От недавнего замешательства не осталось и следа. Он снова был сух, деловит. – Ты же знаешь, как в Америке работают лобби. Ты можешь протаскивать любой законопроект, но только при одном условии – если он не противоречит политике самих Штатов.

– Ну и что? – теперь уже Ленский недоуменно поднял брови. – К чему ты это все рассказываешь? И хватит метафор и афоризмов, говори русским языком!

– Да я же и говорю! – Журов был очень взволнован. – Эта схема – просто уменьшенная копия глобальной истории, двигающей нас по одному ей известному маршруту. Человечество до сих пор не определилось с ролью личности в истории, ученые блеют что-то бессвязное. Дескать, этот слишком опередил время, тот – наоборот, приотстал, а этот – угодил как раз, один в один вписался в кривую виража. И все, этот последний объединил, возглавил, победил, и его имя – во всех учебниках, о нем пишут, защищают диссертации. Вот он, ярчайший пример победы индивидуальности, триумфальной пропорцией закономерного и случайного отрицающий предопределенность.

И все скребут лбы, кто как может, пытаясь осознать эту муть. А ни хрена это не пример! Просто этот счастливчик уловил тренд, попал в струю, и оказался на гребне. Промахнись он на миллиметр от очерченного коридора, кто бы знал о нем, кто помнил? Еще одно имя в списке неудачников, родившихся чересчур рано, или, наоборот, чересчур опоздавших.

До сих пор мы действовали по этой же схеме, словно слепые котята, мыкаясь внутри отпущенного нам коридора. До сегодняшнего дня мы не покушались на глобальную волю, но теперь мы просто обречены на неповиновение. Нам не оставляют другого выхода, нам нужно идти до конца!

Ленский почувствовал: еще немного, и он сойдет с ума от напряжения. Только бы скорее все это кончилось. Только бы скорее. Как, чем – уже неважно, лишь бы только прекратилась эта мука, вытягивающая из души последние силы…

– Господи, Юра! – почти закричал он. – Будь добр, покороче!

– Сейчас заканчиваю, – хмуро кивнул Журов. – То, что случилось сегодня вечером – это знак. Конечно, можно представить все недоразумением, небрежностью, но именно такие мелочи являются решающими. Я знаю это, я чувствую! Нас заметили, нами заинтересовались, и сейчас все зависит от того, как мы поведем себя. Станем трусить и мямлить – история сожрет нас, не позволит продолжать даже наши вялотекущие эксперименты. Так всегда бывает со слабаками. А мы ведем себя как слабаки!

Короче, это наш единственный шанс. Единственный и последний. Надо брать быка за рога, надо самим становиться историей!

Журов хватил кулаком по столу. Звякнула посуда, и Ленский, не ожидавший от своего друга такой прыти, вздрогнул. По другую сторону стола Силич, до этого мастерски вертевший в руках столовый нож, тоже замер, глядя на них изумленными глазами.

Явно наслаждаясь произведенным эффектом, в абсолютной тишине ученый закончил.

– И помните, ошибка существует только в своих последствиях, и, боюсь, как бы нам не наблюдать их потом со стороны, будучи уже выброшенными на обочину. Выброшенными в качестве своей собственной ошибки.

– Что-то похожее я уже слышал, – Силич с грохотом бросил нож на стол. – Скажи еще: надо просто правильно расставить запятые….

– Да раскройте же глаза, – простонал Журов, – прозрейте же, наконец! В наших руках – величайшая тайна, когда-либо существовавшая в мире. Творить историю, вершить судьбы, управлять миром – называйте это как хотите. Мы шли к этому много лет, и вот теперь нам надо только решиться!

– То есть, ты, все-таки, настаиваешь? – глаза Силича сузились в щелки. – А Бога – побоку?

Журов улыбнулся, опустил глаза.

– Для тех, кто верит в него – это прекрасная возможность с ним познакомиться, для остальных – самим стать им.

– Богохульствуешь, – Ленский в упор рассматривал друга.

Теперь тот казался ему каким-то ненастоящим, фантомным, словно сотканным из воздуха. «Ого! Уже чертовщина разная мерещиться стала…»

– Что за пессимизм, Женя? – Журов поправил очки.

«Нет, конечно, настоящий Юрка, только чудной какой-то. Давно таким не видел его. В последний раз – лет десять назад, той самой ночью».

И словно эхом его мыслей, отголосками той встречи, просочились сквозь время забытые, потерявшиеся в прошлом, мысли:

– Мы – ученые, мы хотим сделать людей счастливее. И куда, скажи, пожалуйста, пропало твое честолюбие? Неужели тебя больше не интересует власть над миром, над судьбой, над будущим?

Ленский все так же пристально всматривался в глаза друга. На мгновение ему показалось, что они вновь в самом начале, что прерванный спор их ожил, ожил и вернулся к ним, мстительный, требовательный, пульсирующий в безудержном стремлении завершения. И с высоты прожитого десятилетия, с вершины, сложенной из чужих судеб, словно камни, он бросал другу, грустные, тревожные слова.

– А что, Юра, если мы уже живем в этом будущем? Что, если мы и есть последствия какой-нибудь ошибки, которую нам позволил исправить Господь?

Тот не выдержал его взгляда, сделал вид, что протирает очки.

– Ну, зачем так глубоко копать? – медленно проговорил он, рассматривая линзы. – Этот спор стар, как мир. Безусловно, в твоих рассуждениях есть что-то здравое, но, если рассматривать всю историю человечества, как одну большую ошибку, тогда что будет значить в ней пара-тройка наших, маленьких?

– А я с Жекой согласен, – услышали они голос Силича. – Здесь, Юра, спешки не нужно. Страшновато мне как-то ребята, не по себе. Когда начинали, когда далеко до финиша было, так и ладно, а теперь, когда вплотную подошли – стремно. Ей-богу, стремно.

Журов схватился за голову.

– О какой спешке идет речь? – опять застонал он. – Вы что, оба с дуба рухнули? Десять лет мы с вами ведем поиски, рискуем, прячемся, погибаем. И тут, совершенно неожиданно, прямо в руки, нам дается подсказка, а мы вдруг становимся гипертрофированно осторожными и высокоморальными! Ребята, опомнитесь! Я ведь не призываю уничтожать страны и континенты! Я уговариваю, умоляю исполнить свое предназначение!

Вспомни, Женя, как ты переживал, когда я рассказывал тебе о минутах, решивших судьбы миллионов. Или о нескольких метрах, изменивших ход истории. Вспомни, о чем мы мечтали еще там, в Городе, когда только встретились! Какие клятвы давали в поезде, уезжая в Москву! Какая же здесь спешка? Мы просто нашли то, что искали, и теперь за нами – только решение!